Генри Олди - Внук Персея. Мой дедушка – Истребитель

— Ребенок от твоих бредней заикой сделается!

— Уйди, женщина, — мягко сказал Алкей. — Поколочу, знаешь ли…

Он ни разу в жизни не поднимал руку на жену.

— Ходить под себя начнет! Щекой дергать! — перспективы, обрисованные Лисидикой, ужаснули бы кого угодно. — Иди сюда, мой маленький, иди к мамочке…

Объятья матери пахли нардом и майораном.

— Не бойся, мой хороший! Боги милостивы к нам…

Заключен в двойной круг защиты — кольцо материнских рук и мощь стен цитадели — Амфитрион не ощутил покоя. Ни один ребенок в городе с сегодняшнего дня не был в безопасности рядом с матерью или сестрой. Косматый пришел в Тиринф, и привычный уклад рухнул. Так рушатся царства и мечты — в миг единый. Мальчик не думал об этом — в юном возрасте трудно даются обобщения — но, когда он без возражений плелся за Лисидикой, ему казалось, что он чужак в незнакомой стране.

— …врешь!

— Не вру. Правда, богиня. Морская…

— Может, у тебя и отец — бог?

— Не, папашка не бог. Кормчий у меня папашка. Был.

— Был да сплыл?

— Жена-богиня в море утопила?

— В вине!

Тресь!

Амфитрион с удовольствием проследил, как дразнила-Эвримах кубарем катится по плитам двора. Так Эвримаху и надо — вечно язык распускает. Кто это его? Ватага мальчишек загудела осиным роем, но, против ожидания, не сомкнулась, погребая под собой обидчика, а раздалась в стороны. В центре обнаружился детина в драном хитоне. Он слегка присел, выставив вперед руки-окорока — точь-в-точь учитель борьбы. Сразу видно: этому драться не впервой. Похоже, парню было все равно, сколько перед ним противников.

— Бей заброду! — крикнул Эвримах, поднимаясь на ноги.

И осекся, схвачен за шиворот Амфитрионом.

— Ты чего раскомандовался?

— А чего он дерется?! Приперся и дерется…

— А ты чего обзываешься? Я все слышал.

— А чего он врет?

— Я? Вру?! — детина обиделся. — Еще хочешь?

— Ты Эвримаха не трожь, — встрял Гий, сын терета[13] Филандра. — Ты тут вообще…

— А если б Эвримах про твоего отца так сказал? — осадил его Амфитрион.

— Я б ему в ухо дал!

— Вот он и дал.

Гий почесал в затылке — и расхохотался. Да так заразительно, держась за живот и указывая пальцем то на детину, то на Эвримаха, что вскоре хохотали уже все, включая пришлого. Один Эвримах дулся, но про него забыли.

— Радуйся! Я — Амфитрион, сын Алкея, — по-взрослому приветствовал гостя Амфитрион, отсмеявшись. Дедушку Персея он решил не упоминать, чтоб не подумали, будто он хвастается.

— Радуюсь, — согласился детина. — Я — этот… Тритон[14] я. А папашку звать Навплиандром. Третий я у папашки, вот и Тритон, значит. Ну, и в честь бога, да. Только бог, он с хвостом, а я так…

— А ты хвостом деланный! — отыгрался Эвримах.

В ответ Тритон сжал кулаки. В глазах его стояли слезы: то ли вот-вот расплачется, то ли кинется дубасить всех подряд. Амфитрион на всякий случай отступил. Таким кулачищем попадет — зашибет насмерть. Эвримаху повезло: он легкий, просто улетел. А могла голова отдельно улететь, а тело — отдельно.

— Тебе сколько лет-то, Тритон?

— Десять. И еще четыре. А что?

Эвримах выразительно постучал себя по лбу, открыв рот. Звук вышел — будто из пустого горшка. Мол, все ясно с этим Тритоном. Ветер между ушами гуляет. Где ж оно видано, чтоб матерый парняга с мелочью водился?

«Папа рассказывал, — вспомнил Амфитрион, — рассудком скорбные врать не умеют. Ума им для вранья не хватает…»

— Не слушай ты их, Тритон. Отец твой — кормчий?

— Ага…

— На корабле плавал?

— Плавает дерьмо в луже! На корабле ходят…

Фраза была чужая, не Тритонова.

— А ты сам в море ходил?

— А то! — Тритон приосанился, забыв про обиды. — С папашкой, значит, и брательниками. Я сильный! С семи лет в матросах…

— Залива… — начал было Эвримах.

Амфитрион, не оборачиваясь — как умел это делать дедушка Персей — показал ему кулак, и Эвримах заткнулся.

— А в Тиринфе ты как оказался?

— Дык с папашкой я! Он к вашему, значит… К Персею. Он там, а я жду.

Тритон поразмыслил и уточнил:

— Тут.

— Зачем?

— Папашки нет, вот и жду!

— С тобой все ясно. Отец твой зачем к Персею пришел?

— Ну ты совсем глупый… Воевать пришел.

— С кем?!

На миг почудилось невообразимое: какой-то кормчий, отец придурка-Тритона, прибыл в Тиринф, чтобы объявить войну Персею Горгоноубийце. Сейчас выйдут на двор, шлемоблещущие, и сойдутся на копьях… К счастью, Тритон развеял это дикое подозрение, заменив его на еще более дикое:

— С гадом этим… С Косматым. С кем же еще? Папашка раньше боялся. Винище год лакал. Неразбавленное. Орал ночами — я аж прятался. А потом как даст кулаком в стену! Все, мол. Иду, значит, к Персею. Косматого бить. За наших утопленников. Айда со мной, болван? Ну я и айда. Куда ж я без папашки?

От слов парня Амфитриона пробрала дрожь. Косматого бить? Танцует во дворе одержимая — эвоэ, Вакх! Ветер пахнет кровью — эвоэ, Вакх! Топчут кони грозного Ликурга — эван эвоэ, Вакх! Слишком много за один день для впечатлительного мальчишки. Может, потому и вступился Амфитрион за пришлого, потому и развязал язык пустоголовому здоровиле: слушать бесхитростные байки про волны и корабли. Забыть о вакханалии, о грозовой туче над Тиринфом… Не получилось. И тут — Косматый. Неужели это и есть проклятие?

— Ты ничего не путаешь? С чего бы кормчему воевать с Косматым?

Тритон в ответ осклабился — мол, меня не проведешь! Из уголка рта на хитон закапала слюна, но парень этого не заметил, увлечен беседой. С ним говорили, его слушали; он — в центре внимания! Связная речь давалась Тритону с трудом, но он очень старался.

— Дык все ж знают! Про Персея. Что они с Косматым… ну… Враги, значит! Вот папашка и решил… К Персею, да. Чтоб тоже, это… Косматого по шее! За брательников, за команду нашу… Мы ж не знали, что он… Ну, продать хотели, не без того… А он, гадюка… наши потонули-то, значит, — Тритон шмыгнул носом. — На дно пошли. Одни мы с папашкой остались. Чисто сироты. А мы ж пираты, мы за своих глотку рвать должны…

— Пираты? — ахнул Амфитрион.

И больше не перебивал.

Икария скрылась за горизонтом. Ладья переваливалась на пологой зыби, как баба на сносях, ковыляющая по гальке берега. Корабль забирал на восток, в сторону не видного пока острова Самос. С небес исправно жарил Гелиос — из каждой волны подмигивал, слезу из глаз вышибал. На небе — ни облачка. Сплошь выцветшая бирюза, без единой белой трещинки. А вот поди ж ты — упала на море дурная муть. В пяти стадиях не разглядишь ничего: парное молоко…